— Спасибо, Егор Павлович, — я уже листал томики. — Нас и здесь прекрасно все устраивает.

Я «перемотал» до экспертизы СМЭ и ткнул в фото в приложении к заключению эксперта. На смотровом столе из зеркальной нержавейки лежал уже обнаженный труп женщины с множественными колото-резаными повреждениями.

— Вот, обратите внимание, на животе характерный линейный разрез.

— Ну да, — кивнул Палыч. — И чем он примечателен? Убийство есть убийство, целыми сюда вот в заключения редко попадают.

— А сейчас посмотрим, — я взял следующее дело. — Смотрите, такой же разрез.

— Хм-м… — прокурорский расстегнул китель и помахал на себя полами. — Ну, так это просто совпадение. Полоснули по животу. Уязвимое место.

Я открыл третье дело и нашел фотографию, скрепленную по углам оттисками печати бюро СМЭ:

— И здесь, скажете, совпадение? Смотрите. Такой же линейный разрез ниже пупка.

Честно сказать, мне и самому это всё не очень нравилось, я вполне понимал, почему прокурорский не хочет признавать очевидное. И приятно откопать зацепку — и жутко одновременно.

— Честно говоря, мы думали, что это раны, которые нанесены были случайно, в ходе борьбы, — озадачился Палыч.

— Нет, разрезы перпендикулярно расположены относительно центральной оси тела. В горячке так не рассечёшь. Ровно как..

— Ёшкин кот! — Палыч прикусил губу. — Это что же получается?

— Я вас поздравляю, Егор Павлович, у вас в городе орудует серийный убийца, — а про себя добавил: — И не только у вас, в Москву, похоже, он тоже наведывался.

— Мать его за ногу… Так я и думал, — прокурорский ходил взад-вперед.

— Как же вы не доглядели?

— Дела разные следователи ведут, а на осмотрах ведь, сами понимаете, все тела в крови. Будто сплошная рана, а не трупы. Когда заключения судмедов смотрел, то обращал в первую очередь на описания характера повреждений, которые могли повлечь смерть. А ранки эти мельком пробежал, и глаз не зацепился. Умер-то человек не от них, понимаете.

— Признаюсь, возможно, и у меня бы не зацепился. Вот только в Москве найден труп некого Артура Дицони с похожим повреждением.

— В Москве? Далековато. Вряд ли это наш убийца. Это уж точно — совпадение.

— Не думаю. Ведь Дицони был в Зеленоярске полгода назад. В такие совпадения я точно не верю.

— Постойте… А это не тот ли Дицони, который под крылом самой принцессы процветает? — Палыч осекся, будто сказал лишнего.

— Он самый, а вы откуда знаете?

— Слухи ходят по Москве. Я же там частенько бываю. Частным порядком. Родители у меня москвичи. Однако то, что у нас душегуб серийный завелся, это факт, — Палыч задумчиво потер виски. — Возможно, он даже не местный. Из Москвы приезжает. Вот только дела все равно не объединишь. Общий признак один у них. Порез под пупком. Маловато будет.

— И не надо объединять, — сказал я. — Резонанс на весь Союз поднимется. Из области набегут, дела у вас отнимут.

— Ну да, — покачал головой Палыч. — А меня еще на пенсию турнут. За то, что не углядел, как вы говорите, серийность. Тут палка о двух концах.

— Отлично, что вы нас понимаете, Егор Павлович. Мы займемся этими преступлениями. Разрешите я кое-какие снимки из заключений перефотографирую.

— Да, конечно.

— Тогда товарищ Вахрамеев пришлет фотографа.

Мы вышли из прокуратуры, а Вахрамеев торжествовал:

— Я же говорил, что это дело рук одного человека. Как чуял.

— Серега, — сказал я. — Ты-то стреляный воробей, как не разглядел раны специфические?

— Да я же не на все убийства выезжал, — оправдывался тот. — На меня еще молодняк повесили. Учи, дескать, Сергей Антонович, подрастающее поколение уму-разуму. А они бестолковые почти все. Работы у нас в городе нет, кроме как на ГЭС устроиться. Вот и прутся в милицию все подряд с окрестных деревень. Нет… Если с ними поработать, то толк в будущем будет. Вот только самому нет времени разгребать задачи архиважные, которые начальство на мой горб прицепило. Оттого и выговорами меня обвешали, как елку игрушками.

— А мне Караваев отзывался о тебе, как о лучшем сыщике.

— Был я когда-то передовиком, пока должность старшего не дали. Теперь не знаю, как обратно на простого инспектора уголовного розыска спрыгнуть, — вздохнул Вахрамеев. — Уже не дадут. Поздно пить «Боржоми».

Он на минуту задумался и шел молча. А когда мы приблизились к «Волге», спросил:

— Какие планы, командир?

— Кто там, говоришь, адвоката зарезал?

— Гришка Лаптев, сосед его.

— Побеседовать с ним хочу. Он в СИЗО?

— Не-е… СИЗО у нас в области, мотаться далеко, а его пока сейчас у нас допрашивают, все не могут никак признание получить. В КПЗ сидит.

— Отлично, — потирал я руки. — Устрой с ним встречу.

За нашими спинами лязгнули засовы, громыхнул массивный замок, отсекая нас от «воли». Полумрак серого помещения давил низким потолком. Пахнуло мокрыми тряпками и крысиными хвостами.

Впереди шагал дежурный, бряцая массивной связкой ключей. За ним шел Вахрамеев и я.

— Сюда, Андрей, — Серега показал на ответвление облупившегося коридора, которое оказалось маленьким кабинетиком с вросшим в пол металлическим столом и зарешеченным окном-бойницей под самым потолком.

Через пару минут к нам привели задержанного. Широкоплечий детина с грустными по-детски глазами и носом-картошкой, усеянным сеточкой красных сосудов.

— Присаживайся, Григорий, — кивнул я на колченогий стул напротив себя.

Тот, тяжко вздохнув, уселся с опаской на сидушку с протёртой обивкой, из-под которой торчали куски ваты. Меня боится или стул считает ненадежным?

— Рассказывай, — я протянул ему сигарету, которую заблаговременно стрельнул у Вахрамеева. — Как Слободчука убил.

— Опять, — Лаптев глянул исподлобья, будто телок перед закланием. — Сто раз уже говорил, что не убивал я эту паскуду.

— Почему паскуду? Гражданин Слободчук, насколько я узнал, слыл успешным адвокатом.

— Он мне трешку на опохмел зажал, — скривился электрик. — Я к нему приходил в тот вечер, он меня послал по матери. Сказал, что не займёт, пока старый долг не верну. Что за человек? У самого деньжищ — на сберкнижку не вмещаются, а мне несколько рублей пожалел. Вот я и осерчал. Сказал, чтобы бабы ему так же давали, как он мне взаймы, хотел еще в глаз двинуть, так он, паразит, дверь перед мордой моей захлопнул, чуть нос не прищемил, паскуда.

— Соседи слышали скандал, — подтвердил Вахрамеев.

— А дальше что было? — я внимательно следил за мимикой и жестами подозреваемого, пытаясь понять, врет он или нет.

— Да чертовщина какая-то… Трешку я все-таки нашел. У Клавки перехватил. Выпил как полагается. Я после смены был, вы не подумайте… А потом вожжа под хвост попала. Закусило меня. Я, значит, рабочий класс, пролетарий, можно сказать, а мне какая-то сытая морда будет носы дверями прищемлять! Пошел я ему высказать все, что думаю и, если повезет, портрет подправить. И сказать, что хрена ему лысого, а не долг.

Лаптев перевёл дух, будто вспоминая обиду, затянулся сигаретой и продолжил:

— Стучу я, значит, в дверь. Никто не открывает. А музыка оттуда орет, как петухи в деревне. Ненашенская музыка. Наши артисты петухами не кричат. Никогда такой музыки не будет у нас. Вот, думаю, паскуда. Опять баб привел и заграничные пластинки им крутит, вином поит, а потом опять скрипеть кроватью будет. Ну, думаю, устрою им сейчас карнавальную ночь. Вырубил я ему электричество в квартире. Недаром электриком работаю. Специализация! Стою, значит, жду… Музыка стихла. Но никто не выходит. Подумал, что просек гаденыш, что я его караулю. Я снова в дверь долбиться стал. Ору на весь подъезд. Открывай, мол, контра буржуйская, поговори с трудовым народом. А тут возьми дверь-то да и откройся.

Лаптев посмотрел прямо на меня.

— Скрипнула так зловеще и отошла на полстопы. Обрадовался я и внутрь шагнул, кулаки почесывая. А в коридоре споткнулся обо что-то. Глядь! Мать честная! А Слободчук лежит тихенький и дохленький.