— Слушай, Гена, давай на «ты»… Вот ты про милицию заикнулся, а ведь у нас есть внештатные сотрудники. Не хочешь пойти? Там здоровье не важно.

В коридоре было тихо, и наши с ним голоса даже не слишком-то громко отдавались эхом от стен. Ощущение было такое, что роддом пустой. Наверное в этом крыле палат не было.

— С повязкой красной на руке хулиганов ловить? — тот испуганно замотал головой. — Нет, Андрей Григорьевич, то есть, Андрей… Добрый я слишком для таких дел. И забулдыгу скрутить не смогу. У меня даже в школе освобождение от физкультуры было. Астма и рахит. И страсть, как боюсь я этих хулиганов. Со школы еще.

— Ты не понял… Вот, есть внештатники, которые по улицам ходят, в рейдах участвуют, в патрулях, а есть, так сказать, негласные. Никто не знает, что они милиции помогают. Понимаешь?

— Ух ты! — очки практиканта заблестели, он даже приосанился. — Это получается, как Рихард Зорге. Шпион?

— Ну, не шпион, а, скажем так — осведомитель. У нас тут в городе странные дела творятся. Мне нужно проверить ваш роддом.

— Как — проверить? — тот непонимающе на меня уставился. — Это вы про то, что роженица на той неделе умерла? Так у нее сердечная недостаточность. Острая. Ее предупреждали, что заводить ребенка опасно. Но она не слушала. Не сама рожала, кесарево делали, но все равно сердце не выдержало. В таких случаях это не вина врача, понимаете, мы тоже не всё можем.

— А кто операцию проводил? — оживился я.

— Так наш завотделения лично. Борис Петрович. С сегодняшнего дня пенсионер уже. А что мне надо делать? Как вам помогать?

— Сообщать мне обо всех странностях, что тут у вас творятся. Вот как, например, сейчас со смертью роженицы. Вот расскажи мне еще про Тамару. Как там ее по батьке?

— Тамару Павловну? — закивал студент. — Я же говорю. Злая она. На место Бориса Петровича метит. К пациенткам относится, как зверушкам каким-то. Свысока смотрит на всех. Никто ее здесь не жалует.

— А как же коллектив ее терпит?

— У нее муж в горкоме. И дядя в Москве где-то — шишка не последняя. Точно не знаю где, но так говорят.

— Отлично, Гена. С первым пробным заданием ты справился на ура. Сейчас запишу фамилию этой Тамары и Бориса Петровича. Больше ничего странного у вас не происходило?

— Да вроде нет, — Гена наморщил лоб и поправил объемный колпак. На маленькой голове он смотрелся особенно большим и даже немного комичными.

Впрочем, было видно, что к здешней униформе Гена привык давно. Не просто так часы отсиживает и ворон за окном считает.

— Точно? Вспоминай лучше. Никто никому не угрожал, не давил? Казусы были какие-нибудь?

Студент прижался к стене острым плечом и чуть нахмурился.

— Без казусов вообще не бывает. Беременные — народ беспокойный, а то ведь есть ещё и мужья, родители. Все чего-то хотят, тревожатся, больных тревожат. Впрочем, это вам не очень интересно. Но недавно скандал небольшой случился, было дело. Недели три назад приходил один мужик и про дочь свою спрашивал. Мол, обращалась или нет к нам.

— Как это? Он не знает, родила его дочь или нет?

— Он просто корпус перепутал. У нас же гинекология впритык с роддомом. Ему туда надо было, в консультацию. Я ему пытался объяснить, что тут стационар и всё стерильно должно быть, а он чуть меня не зашиб и слушать не стал.

— С чего это он вдруг так разозлился?

— Не знаю… Правда, потом обмолвился, что дочери его в живых уже нет.

— Вот как? А как он выглядел? Вспоминай, дружок. Это очень важно. Вот видишь, какой ты молодец, первый день на службе, а уже столько пользы органам приносить начал.

Студент засиял, стекла очков заблестели:

— Выглядел, вроде, обычно. Мужик как мужик. Только видно, что внутри камень. Несгибаемый. И глаза такие странные. Взглядом будто убить может. Никогда такого взгляда не видел.

— Больше ничего не запомнил?

— Нет.

— Цвет волос, рост, особые приметы?

— Больше ничего в глаза не бросилось, — пожал худыми плечами Гена.

— А фамилия его как? Про дочь когда спрашивал, фамилию же её называл?

— Хоть убейте, не помню. Таких фамилий в день через меня десяток проходит. Всех не упомнишь, ведь это не вчера было-то. А что? Он что-то натворил?

— Скажи, Геннадий. Ты в Москве когда последний раз был?

— Лет десять назад. В школе нас на Красную площадь водили. И в Мавзолей. А что? При чем тут Москва?

Я снова проигнорировал его вопрос.

— А где ты был восьмого июня? — я назвал дату, когда убили Дицони.

— Восьмого? — студент озадаченно снял колпак и почесал жиденькие вихры на макушке. — Сейчас посмотрю. Как так сразу вспомнишь?

Он подошел к настенному календарю-плакату с лозунгом-призывом: «Полностью ликвидируем туберкулез!» и ткнул в столбик дат:

— Вот! Это воскресенье было. Я как раз на первое свое дежурство попал здесь. Сутки проторчал. Думал, помогать буду, а мне тряпку и швабру всучили и коридоры драить отправили. Я тогда обиделся даже, не для того три курса отучился, чтобы за уборщицу работать. А потом мне сказали, что это проверка была. Не чураюсь ли я простой работы.

— Ясно…

— А вот Борис Петрович наш, — студент вдруг затряс указательным пальцев, будто помогая своим воспоминаниям. — Как раз в Москве в это время был. Да, точно… На конференции какой-то или симпозиуме. Я почему запомнил? Когда сюда приехал, думал, что Тамара здесь главная — а мне ведь рассказывали в меде иначе. Расстроился даже. А потом Борис Петрович из Москвы вернулся, и власть обратно к нему перешла. Эх… Жаль, что он уходит…

Я наспех записал в блокнот всю информацию, что наговорил мне вновь испеченный агент.

— Спасибо, Гена… — я пожал руку студенту. — Теперь ты здесь мои глаза и уши. Помни, что ты внештатный сотрудник милиции. И помалкивай.

— А удостоверение мне дадут?

— Конечно, — слукавил я. — когда пройдешь испытательный срок. Три месяца. Только об этом никто не должен знать. Понимаешь?

— Ух, спасибо, Андрей. Я могила…

Я вышел в сосновую тишину, набрал воздуху полной грудью и шумно выдохнул.

В ленинской комнате зазвонил телефон. Я без особого энтузиазма поднял трубку (вопросы типа — «алло, это отдел кадров?» уже порядком задолбали):

— Слушаю, Петров!

— Привет, Андрей Григорьевич! — проговорил динамик. — Что там у тебя? Рассказывай.

— Здравия желаю, Никита Егорович, — я развернул блокнот. — Похвастаться особо нечем, но есть несколько лиц, которых не мешало бы отработать.

— О, вот это уже интересно…

— Некий акушер-гинеколог Абрамов Борис Петрович буквально вчера ушел на пенсию, после того, как неделю назад на его операционном столе умерла роженица.

— А при чем тут гинеколог? —откровенно недоумевал Горохов.

— А Светлана Валерьевна вам не докладывала? У нее есть предположение, что мог орудовать врач. Разрезы на животе убитых — напоминают имитацию кесарева сечения.

— А, да-да… Она что-то говорила, — пробормотал Горохов. — Просто голова пухнет. У меня уже все перепуталось. Столько народу через себя пропустил. Постояльцы «России» никогда не кончатся. И зачем было такую огромную гостиницу строить? Ладно, ерунда всё это. Так что там по врачу еще?

По голосу было заметно, что Горохова и правда задергали. Да и не позволял он себе никогда так откровенно ворчать. Кажется, это дело может нам всем дорого стоить. Мне остро захотелось туда, к остальным, но делать было нечего — надо отрабатывать здесь. Сонный городок еще не раскрыл все свои тайны. Я продолжил делиться наработками:

— Интересно получается. Я тут справки навел, Абрамова, выходит, на пенсию попросили. Потому как уже не в первый раз у него пациентки на операционном столе загибались. Проверки проводились, но дела не возбуждались, врачебной ошибки не усмотрели. Но тут сами понимаете, как можно в медицине все вывернуть. Особенно если главный судмед в Зеленоярске — одноклассник этого самого Абрамова.